Дику стоило бы задаться вопросом о том, почему Ева всё-таки не уходила и чего желала, но, право слово, это было бы несправедливо. Просто потому, что и и сам Дик не оттолкнул её, не прогнал, не сделал всё для того, чтобы Ева ушла. Словно бы дал ей выбор - формально - с уже предрешенным исходом, в лучших традициях демократии. Что могла знать она, вы помните, да. Впрочем, что мог знать он? Вне наркотической и музыкальной (как синонимично для Уолкера) скорлупы, вне своего отшельнического панциря яркого, но хорошего парня Дик не знал так многого; способен был преодолеть почти всё, помочь кому угодно, зарядить кого угодно чем угодно, да вот только вне панциря бороться с самым главным врагом и испытанием - собой - оказалось совсем невыносимо. Мужчина вынырнул из него за воздухом, а вместе с ним вдохнул и вируса. Вернул нос назад, заткнулся пуще прежнего, заткнул дыру пушистым хвостом, но ведь это не способ спасения от зомби Апокалипсиса, когда ты уже заражён, не так ли?
"Я дурак".
Думал Дик Уолкер, прикусывая нижнюю губу от всей этой ситуации, обилии в себе мыслей, слов, как и в осознании и наблюдении за реакциями напротив.
"Я не способен совладать с собой, дурак".
Думал Дик Уолкер, его буквально заламывало от дан ого факта, однако вот он - повод его алкоголизма - стояла близко-близко, касалась волос, очень сильно старалась не плакать, подсвечивая тем самым глаза, и совершенно не хотела уходить. Чтобы задержаться вместо ранее упомянутого пьянства, небось? Глупая, Ева тоже глупая. Но таких дураков как Дик в свете не отыщешь. Он влип, он не мог взять ситуацию в руки, он понимал, что лезет ещё глубже, в детали неизведанные и, кажется, тупиковые, но стоять посреди болота, ощущая, как оно тянет вниз - только не теми руками, за которые ему хотелось держаться - не являлось выбором тоже. В конце-то концов, жизнь сделает больно по-любому. Жизнь иногда соблазняла лучше Змия-Искусителя, а иногда в самом деле давала понять, как лучше; как будет так, чтобы боль заимела хоть какой-то смысл, результат, выхлоп, растянулась, а не закончила одним простым шлепком упитого тела с высотки.
Взгляд сполз на руки, там и зацепившись. Вдох, выдох, тяжело, грузно, горячо. Невыносимо, как в печи, но хорошо, потому что крематорий создан для того, чтобы сжигать. А то, что сжигать, не оставляет на месте себя ничего пригодного для использованная, разве что на удобрение, если повезло не залить труп химией слишком сильно во имя горения. Потому, быть может, будет лучше, если просто открыть дверцу и... пускай горит мебель, стены, комната, вся хата. Пускай лучше горит и освещает во тьме, чем одним взрывом внесёт всё до основания, задев тех, кто не виноват. Если потушить почти вовремя, то что-то да останется. От взрыва не останется ничего, кроме могилы, что возведут на его месте. А значит, стоило гореть. К чёрту, жизнь слишком хорошо плевалась, кидалась и тыкала лицом не в говно, но в блядские библейские мотивы. Ева лишь повторила то, что уже сделала когда-то её предок, только куда красивее, изящнее и вовсе не привлекая дикую природу, в смысле животный мир. Достаточно лишь зомби Апокалипсиса, чтобы сычик высунулся на момент, увидел, зафиксировал и не смог существовать больше. Только Еву не в чем было винить, она ведь Ева. Классика жанра. Грабли, чёрт бы их побрал, обещали по всей дури вмазать даже не по хую, нацелившись на что-то даже более ценное. Но это всё потом, ладно? Пожалуйста, раз не сработало другое пожалуйста, то, пожалуйста, давайте потом.
- Прости, если незнание в итоге окажется лучше того, чтобы знать. Правда, прости, - одними губами и неизменно глядя туда, на руки, где-то там Ева мило тянула за резинку, но это всё вовсе не для того, чтобы было мило. Это очень... другой жест. В нём столько же всего, как в воздухе, головах, сердцах и крови. На пятьдесят процентов общей, что, знаете, даже красиво в каком-то смысле, не находите? Они уже не могут пройти мимо, потому что объединены самой мистической и сакральный из жидкостей, на которой, как поговаривали, возможно совершать самые сильные и страшные обряды. Эта мысль какой-то волнительной волной, нет, разрядом разрядным прошлась по мозгу, по телу и... кажется, задела, сорвала что-то к чёртовой матери по дороге.
Раз, два, три, хата гори.
У них не великая разница в росте, особенно если учитывать все подошвы, каблуки и прочее дерьмо, и это снова стучала вселенная, стало быть. Другая, не та, что аккуратно-трепетно выстраивалась двумя аудиалами, нет-нет, лишь общепринятая. Смеялась, сталкивала, ха-ха. Она же подхватила крышу, снесённую деталь, чтобы пожар не остановить, распространения огня не встретило преград. Коли на А, В, С не вышло, то и D пробовать не стоило, Бог троицу любит. Не отпуская руки сразу, так и касаясь её, в этом невинном и прочном жесте, мужчина второй едва приподнял подборок и поцеловал Еву, ощущая, как внутренне отчаяние сорвало двери с петель; кажется, пожарную так и не установили. Что же, пускай ядовитый дым заполоняет всё. Ему не привыкать не дышать, ему не привыкать дышать газами и ядом. Это хотя бы не разбитая о стекло голова, это хотя бы не наручниками полупрозрачный космос к батарее. Это не гроб, это не война, это всего-лишь зомби Апокалипсис в одной - нескольких - головах. Если война, то только с собой. Если гроб, то только собственному будущему. Внешний мир останется не задетым, потому что там, внутри, и без того имелось, кому гореть и коптиться. Все, кто оказывались внутри, втянуты, добро пожаловать, ложитесь на стол, блюдо подано. И если сначала поцелуй был ненавязчивым и нежным, то уже совсем скоро пожар настиг и его; всё то, что Дик откладывал, заменял, молчал, вынашивал, терпел, а всё равно испытывал - всё оно навалилось, выражаясь теперь. И, коли так, то пускай Ева это почувствует тоже. Они теперь вместе горят, не так ли? Дик Уолкер, в конце-то концов, здесь и сейчас в пизду счастлив. Вот правда, что хоть смейся, хоть плач, а непременно от радости; тупой.
Вот только внешний мир... Да, мозг сообразил, что внешний мир, и коридор, и вот это всё. А ребята подождут. Или не подождут, лучше, чтобы поняли, что по той или иной причине их гость из Америки задержится, чай увидятся ещё, если крыша не обвалится; собор Парижской Богоматери спасли, с другой стороны, хоть перед тем и нелепо спалили, значит и тут всё будет ок-норм. Чай не шестьсот лет простоял, молод ещё, чтобы так непалевно, да. Нехотя отстранившись от губ и всё также не отпуская руки, музыкант двинулся в сторону и потянул Еву за собой. Прямо за первую же дверь. Там то ли техничка, то ли гримёрка - не обратил внимания, если честно, какая из них. Да и похуй, откровенно говоря, до пизды не важно. Всё лучше, чем коридор. С Уолкер хоть под потолок, хоть в Ад - всяко лучше, чем без неё. Потому что... блядь, вот это сейчас в самом деле? Нет, не спешите обвинять, а просто порадуйтесь за человека: кажется, будучи любителем сладкого, он наконец-то достал сахара, а не все этих ваших сахарозаменителей, где и вкус не тот, и влияние на организм не то, и даже не тошно теперь. Неизменно счастливо. Сахар заставляет мозг вырабатывать и бороться с собой посредством серотонина. Добавьте к этому эмоциональный голод, запутанность, адреналин, моральную усталость, пьянство и кипу эмоций, что уже скрутились в нечто похуже морского узла - и вуаля. Тут уже даже плевать, знаете ли, на уровень света, на то, какая именно поверхность - лишь бы хоть сколько устойчива - и прочие детали. Да, разумеется, если вы слышали все эти грязные истории о том, что бывало после концертов, то... Дик весьма соответствовал, взяв за привычку, да? Олдскул, мать вашу. А теперь просто прикоснитесь к коже Евы, к её волосам, почувствуйте её тепло и представьте, как может быть под одеждой и в самых интересных местах - и только, блядь, попробуйте винить. Впрочем, похуй на ваши обвинения. Жопу подотрите. У Дика вместо того были очень желанные губы, очень желанное тело и наполнение, знавшее, как это применить. Не время грустных песен. Хотя бы не здесь и хотя бы не сейчас.
