10/02/22: мы обили гробик замшей, теперь он красивый и тёплый. 17/01/22: мы мирно открылись, мирно катимся, зимнее обострение. присоединяйтесь, пока воду не отключили.

Silent Grave

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Silent Grave » Alt » seven deadly sins from the valley of death


seven deadly sins from the valley of death

Сообщений 1 страница 3 из 3

1

https://66.media.tumblr.com/aec3d8304f5dba196b1d9c6eb691ddca/tumblr_oppr58joBn1s7vfego1_500.gif
Все люди грешны, всеми правит грех.
Уильям Шекспир
Исповедь? Обожаю играть в исповедь. Расскажи мне о своих грехах.
-------------
Death is policeman; Death is the priest
Death is the stereo; Death is a TV
Death is the Tarot; Death is an angel and
Death is our God, killing us all
https://media1.giphy.com/media/VFSksdVmPTpBK/giphy.gif

[icon]http://s3.uploads.ru/jKar0.gif[/icon][nick]Tony Mort[/nick][LZ]<div class="lz"><center><a href="https://hisweetgrave.rusff.me"><b>Энтони "Тони Мор" Морган</b></a> <sup>~39 y.o.</sup></center>бесспорно гениальный художник, затворник и человек, которого человечество заставило себя презирать  </div>[/LZ]

+1

2

Мы любим трагедии. Мы обожаем конфликты.
Нам нужен дьявол, а если дьявола нет, мы создаём его сами.

Когда он сказал, что ныне цена вопроса — валюта иная, она согласилась и часто закивала, спрятав смешок в плотно сжатом кулаке.
«Уж вы понимаете, — она обращается к собеседнику с неловким «мистер...» и тихо смеётся, словно глупа и не подумала. Не подумала... — Приятно знать ценителей в лицо. Это, ведь, коммерчески непривлекательно — масштабы снижают ценность, а все великие художники, как повелось, давно мертвы. Но, о, их работы по-прежнему выставляются во всех самых крупных музеях, а толпы людей готовы выжидать эти адские очереди, лишь бы взглянуть на подлинник «Звёздной ночи», что чуть больше пуховой подушки».

Ещё она улыбалась. Вены проступали сквозь натянутую полупрозрачную кожу — подобный тонкий материал рвётся проще паутины, а вместо растворителя хватило бы несколько капель сока лимона, который добавляет в чай. Она — женщина лет пятидесяти, почти ровесница, перенёсшая с четвертак пластических операций. За ушами — затянувшиеся швы, дряблая кожа шеи натянута. Миссис Морган часто поправляла волосы, теребила непослушными пальцами кружевной воротник и пахла дурной смесью дешёвого приторного парфюма. Её лицо трещало по швам каждый раз, стоило ей опустить вниз свои выкрашенные в ярко-синий ресницы; натянутый смех выдавал с потрохами, когда она рассуждала о стоимости искусства.

«Я была разочарована, — продолжала миссис Морган, рассказывая обо всех этих вещах так, словно бы её собеседник был всего лишь критиком и коллекционером сразу в одном (на редкость запоминающемся) лице. Изредка посвящённые этой теме короткие выдержки из местной газетёнки всегда говорили об обратном. Впрочем, так даже проще — она могла представить, что беседует с галерейщиком, делая вид, что знает, о чём говорит. Может, даже не об убийстве собственного сына: нет, беседа совсем не об этом. Они все, ведь, страшно больны, нуждаются в лекаре, надежде. Тогда преступление убийцы правильно. Она тяжело выдыхает, на секунду прикрывая глаза, и снова улыбается, вытаскивая призраков прошлого наружу, пытаясь оправдать всё-таки случившийся разговор. В конце концов, каждому нужно, чтобы его выслушали. Казалось, ЛаВей забрал себе всё рассредоточившееся здесь спокойствие. — Это похоже на банковский счёт, деньги на который прирастают с каждой секундой. Совсем не важно, как сильно облупилась краска на красном знамени Делакура — картины мёртвых гениев продолжат дорожать».

Хлопок. Эвелин, кажется, её звали Эвелин, взвизгнула, неврастенично вздрогнув всем телом, когда после очередного отказа от предложенной чашки кисло-сладкой мерзости чайник в руках разлетелся на осколки. На столе пепельница, на столе пустая пачка сигарет, каких-то ныне модных и тонких, затесавшийся под тарелкой бычок. На столе с кружевной скатертью чужие ноги и липкие пятна горячего чая.

Бога ради, секунду. Это всплывающее в вашем атрофированном мозгу окно с предупреждением, которое вы, конечно же, закроете, не утруждая себя необходимостью изучать ненужную информацию. Следует полагать, никто из присутствующих ныне не осознал реальность происходящего, но, о, нет-нет: Вас слишком рано винить за это. Единственное, что здесь греховно — глупость, на которой процветает общественность. Не закатывайте и не закрывайте глаза, не моргайте ни в коем случае: пропустите, упаси Господь, важную деталь. Вы себе больше не принадлежите. Это — страдания ради страданий, и после, когда отголосками расплющенного гнилого морализма вас взашей погонят отсюда, прежней жизнь уже не станет, потому что, уйдя однажды, возвращаются обратно. Ну, в эту ритуальную комнату раскрепощения. Интеллектуального, что разумеется, и что доныне не было принято называть нравственным разложением. Исповедью. Чтобы расшатали нервную систему, стёрли её в порошок и заставили выкурить вместо той дряни с фильтром. Заставили плавиться, как плавится то, что находится внутри черепной коробки. Происходящее здесь не может быть не развращено психодрамой, воплощением так называемых человеческих грехов, не имеющим границ возможностей возвысить себя. Вы бы видели её лицо, когда деньги, о, деньги, что Эвелин Морган соскребла со всех родственников подряд «на лечение рака», лишь бы ЛаВей оказался им по карману, уже тлели ярко-красными угольками. Хуже того: она сама отправила их в эту печь. Ведь скоро денег станет больше, ведь этот ублюдок, с которым они в жизни больше не свяжутся, их никогда не брал — валюта была иной.
Так даже самый дальний их родственник приложил руку к ещё не случившемуся убийству. Так мистер и миссис Морган не остались со своей бедой одни.

Когда день изо дня повторяешь один и тот же ритуал, само его присутствие так прочно въедается в нутро, что становится частью человеческой натуры. Что угодно, что люди проделывают снова и снова, преследуя попытки не сойти в могилу в мороке скуки. Попытки одной рутиной заменить другую во время варки кофе в душном офисе, чистка зубов. Это становится третьей, пятой, двадцать четвёртой натурой. Во взглядах этих людей всегда скользит скука, от которой, словно от назойливой мухи, те стараются отмахнуться доведёнными до холодного автоматизма движениями. Точно такого же, как приставленное к виску дуло заряженного на весь обой Питона. Может, в рот. Это даже звучит смешно: убийство для киллера — больше, чем его вторая натура.

Ошивающаяся в окрестностях дворняга встретила тень надрывным скулежом, проводив ту нетвёрдой от укуса походкой да утробным рычанием, что оборвётся вместе со свистом единственной пули в последние минуты закатного солнца, упершись в заднюю часть глотки кого-то другого. Со стволом, упирающимся куда-то в самые гланды, и правда непросто говорить. Согласных, как слов из песни, всё же не выкинуть, но всё равно получается только звучными «а» и «о», поскольку для этого совсем не нужно использовать язык, что ощупывает ствол. Данные о зафиксированном времени смерти, так или иначе, будут грешить неточностью примерно в четверть часа и парой высверленных в глушителе отверстий. Суицид или что-то вроде того. Этим начнут пестрить заголовки, а примерно за час до того, как сюда заявится полиция, какой-нибудь журналист очень по-авторски подтвердит все самые страшные теории — самоубийство.

Дверной звонок западает под подушечками пальцев, и тогда, только тогда, словно в каком-нибудь избитом и клишированном боевике, с замком справляются несколько выстрелов. Измятый металл лишает местные издания красивой статьи о самоубийстве. Последний гремит в потолок вместо приветствия, и пока зрители ждут всех актёров постановки, незваный гость откупоривает гранёную бутылку. Он, наконец, откладывает ствол в сторону, исподлобья глядит на лестницу, жуя трубку, и ждёт. Неторопливо поджигая табак, ЛаВей вслух рассуждает о том, как терпеть не может надрывные мольбы, без толку слетающие с губ жертвы в последние мгновения угасающей жизни. Подобное завершение портит впечатление, лишает шанса на хорошую, в некотором смысле, концовку. Лучше молчать или всё-таки выплюнуть чёртов ствол, рыть всегда две могилы, если планируешь убийство. И, пожалуй, ещё одно: не бежать от киллера, рискуя умереть уставшим. Право слово, ЛаВея здесь никто не осудит за сравнение хороших собеседников в их время с эрекцией старика, достигнутой без помощи рук; впрочем, и с их помощью изменится мало что, ибо не будет ни первого, ни второго. Метафора. Одна нога снова на столе, трость отставлена в сторону. Он предложит Моргану цену, станет всё тем же галерейщиком, критиком и коллекционером. Но не картин — грехов. Спросит, может ли Бог, которому он поклоняется, быть им. ЛаВей, ведь, чуть меньше ненавидит все эти разговоры, что совсем не похожи на монологи той расхлябанной дряни, ибо этот ещё не начался.

Отредактировано Walt LaVey (Пн, 24 Июн 2019 15:06)

+1

3

Ничего примечательного в мире вовсе нет, если не пачкать его красками, не предавать мазками и не вытягивать по нитке-другой из уникального волокна, чтобы после выкрутить и придать форму. Слишком хрупко и тонко для суицида, зато непременно подойдёт для того, чтобы составить замысловатый узор. И даже если речь будет идти вовсе не о нитках для шитья, а материя куда более эфемерных, тонких и едва ли в мире материальным существующих, то утверждения - того, что говорило об отсутствии примечательного - оно вовсе не обесценивало. Напротив. Контрастом выдавало в восприятии одного того же любым на свете человеком и Тони. А поскольку с человеком буквально любым, то и этого фактора разных плоскостей - человека рядом, человек человеку один вид - мужчина себя лишил, отрезав ненужное и пощадив обе стороны. И нет, он вовсе не был социопатом, в то время как социофобом рождён вовсе не был. Вы не поверите, но ребёнком в своё время являлся активным, в художественной школе (что бросил из-за непримеримости с медленным убиением тяги к рисованию посредством стандартизации и правил, абсурд) так даже проявлял себя воистину лицом общительным, обнаружив там много ребят, что любили то же, что и он. Социофотом - неизменно не путайте с социопатом, это разные уровни осознанности и контроля разума - Энтони Морган стал после, с годами. Социофобом его сделали люди. Люди, общество людей и материальное, тупое, слепое и животное в своей жажде наживы стадное (у)стремление обогатиться тем, что так просто сплавить в лужу или сжечь на костре, в камине, залить водой, испачкать краской да привести в негодность.

Тони Мор не являлся глубоко верующим человеком. Он верил во что угодно, кроме Бога. В том смысле, в каком его привыкли воспринимать, если привязывать к Библии, к Священным Писаниям, ко всем этим историям о грехах, спасении, потопах... Библию же, однако, перечитывал более двадцати раз, в трактовках и поправках пять или шесть религиозных течений-учений-сект-заблуждающихся. Ему нравились мотивы и те вопросы, что поднимала эта книжка в неизменно чёрной , никогда не светлых тонов обложке. Это как эпоха Ренессанса. Возрождение, падение, возрождение вновь, вытягивание на поверхность глубинного... Итого: возьмите проработанную, объему, растушёванному, словно бы светившемуся, но при том не яркому классику Да Винчи, добавьте туда сюрреализма Дали и плоскости Крокхера - и вот что вы получите; как и Пикассо - непременно с посылами и смыслом, здесь нет любования природой как было к Ван Гога или Айвазовского, о, нет. В мире ничего примечательного - он красив сам по себе, его красоту не передать - зато внутри людей куча противоречий и несовершенства, что стоило подцепить. Все чудес аи ужасы - они внутри их головы, в их сердце, ниже пояса и, снова, в голове. Всё, что есть, производило и существовало в головах, в этих черепных коробках, в то время как глаза и руки - то, что позволяло стереть грань, совместить миры и из маленького вытащить в большое. Для себя в первую очередь, а иногда для других; не потому, что хочется, а потому, что он был лучше других, а других еще издавна выработали определение о том, что прекрасным - как и гениальным, как и полученным из космического пространства - принято делиться, иначе оно не имело смысла. Потому Мор ворчал, сопротивлялся, но делился. Потому несколько его картин всё-таки продали на торга, что с годами лишь подрожали, в то время ка основная часть работ либо колесили в музеях по миру, либо жадно скапливать в его чёртовом домишке, затерянном в канадской глуши. Энтони любил свои картины, как и знал, что Тони рисовал их для... не для торгов, нет. И не для алчных, страшных в своей жадности людей. И Морган, и Мор были лучше всех этих людей. А потом о них не пачкались, имея руки и кисти для всего на свете.

Выстрели на первом этаже, кажется, заставили мужчину спросонья вздрогнуть. Он, вообще-то, никого не ждал, людей близости встречал нечасто, никого к себе не приглашая, и уж тем более не взаимодействовал со взрывчаткой, оружием и чем бы тони было ещё. Даже если и имел у кровати кочергу, ещё одну - в арт-студии, а где-то на этом же этаже у него висел револьвер. Спросонья ничто из этого не (кроме кочерги чуть после) не вспоминалось. Как на зло, художник до того полторы недели почти не спал, находясь в состоянии то ли полета, то ли падения, то ли психоза; какое определение не выбирай, а оно всё равно закончилось тем, что его кисть мазала, а воспалённый мозг не замечал ни усталости глаз, ни иногда трясущихся рук, ни боли в голове, а иногда и спине. Слишком много кофеина, слишком много энергетиков, слишком много кислоты и прочих возбудителей, что, тем не менее, помогали не выпадать в мир Морфея; вместо этого Морфей сам, в виде ВОТ ЭТИХ видений, ЭТИХ мыслей, ЭТИХ галлюцинаций, ЭТИХ голосов и ЭТОГО шепота решили перебраться из плоскости своей в плоскости иную, вне Морфея. И сопровождали, сопровождали, кружились и продолжали будоражить. В конце-то концов, зачем терять время на сон, когда с Сном можно поговорить, а тебя за волосы на затылке держит сам Господь, не давая возможности отвести лица или оторваться? Просто Господь милостив, и когда всё-таки отнимает пальцы от чужих волос, нежно ведёт по ним, гладит, и дает обессиленному оказаться забранным Морфеем, словно у них то ли конкуренция, то ли налаженное дело. Энтони намеревался проспать как минимум сутки, потом двое или трое лежать в кровати, ничего не делая и разве что заливаясь валерьянкой с настойками да сигарета, а потом... потом прошёлся бы по галерее, и всё по-новой. Но вместо того - выстрелы. Оборвавшие сон, в то время как Морфей не пожелал отпускать своего гостя-пленника-заемщика так сразу.

Так сразу и не понять, спал ли мужчина или нет, в какой из реальностей находился. Всё кругом... странное. Словно ты в огромной толпе незнакомых людей, где кружится голова и не хватает воздуха, вот только тут никого - никакой толпы уж точно - не было. Рука по привычке нащупала кочергу, повинуясь простейшему из инстинктов, и мужчина, едва не запутавшись, а после чуть не столкнувшись о пояс собственного  халата, опасливо почапал к лестнице, что вели вниз. Туда. Правда, предварительно всё-таки подышал полной грудью, настороженный, сонный и запутавшийся, постоял там наверху, и лишь после вышел, спустился неторопливо, даже  не думая убивать кочерги. Она ощущалась шестым пальцем, и Морган был готов поклясться, что если её вырвать у него из руки, ил отнять, или просто лишить её, то он закричит от боли, как ели бы этот самый палец от него отняли.

В прихожей никого не оказалось, но запах чего-то... горячего, железного и нехорошего - это нос уловил. Морган мог поклясться - снова - что видел черные следы, что растяжкой остались на полу подобно то ли слизи, то ли копчению, дотягиваясь аж до кухни-столовой, светлой и тихой в любое время суток. А ещё замок. Мужчина знал, что всегда закрывал дверь и на неё, и даже на жалкую цепочку, и что в его прихожей никогда не пахло свежим воздухом, а тут его напустили. Качнувшись на месте, насупившись и то ли подозревая неладное, то ли желая понять, что такого дальше произойдёт в его сне, float:left художник осторожно и неторопливо прошел туда, где следы рассеялись, после чего замер в оцепенении.

- Итак покоритесь Богу; противостаньте диаволу, и убежит от вас.  Иак 4,7, - замерев буквально в шаге от порога и неожиданно выпучив глаза. ТО ли в испуге, то ли в ужасе, то ли удивлении, то ли в озарении. Диаваол. Черный, вне следов, с формой, и глаза у него холодные-холодные, и дышал он дымом, в пальцах своих длинных, когтистых, держа турбку, что скуривала душу. Казалось, что его глаза, раскрытые ещё сильнее, буквально отслеживали этот дым, эти души. следуя в сторону-вних-ввнрх за ним, медленно и... в неизменном оцепенении. То, что там всё-таки человек, стало понятно очень скоро, но разве мог Бог или Дьявол появиться в мире людей, выглядя не как один из них?  Мужчина облизнул пересохшие, как оказалось, губы, и насупился.  - ...как написано: нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного. Рим.3, 10–12, - едва перебирая губами, очень четко выдавая звуки, что при этом звучал не чётко, а как сам сонный художник, коего не спешили приманить в этом мире, как и отпускать у Морфея.

- Вам тут не рады. Забирайте микроволновку и уходите. Я... если хотите, помогу вам вынести телевизор. Больше ценной техники в доме нет, - и выдал вот так. Кругом вес - материалисты. Им всем что-то надо от Моргана. От него, от Мора, от его картин. от целовавшего его засосами Господа. Они все, глупые и отвратительные, ждали-искали-жаждали денег, ценностей, чего-то ещё... Мор их боялся. ОН из е понимал. Он от них закрыт. И если Диавол - это тот, кто поставил их всех на конвейер потребностей и потребительства - то пускай хоть холодильник выносит. Морган завяжет входную дверь нитками или полотенцем.  У него даже почти не тряслись руки. От психического и физического истощения от недостатка Морфея. [nick]Tony Mort[/nick][icon]http://s3.uploads.ru/jKar0.gif[/icon][LZ]<div class="lz"><center><a href="https://hisweetgrave.rusff.me"><b>Энтони "Тони Мор" Морган</b></a> <sup>~39 y.o.</sup></center>бесспорно гениальный художник, затворник и человек, которого человечество заставило себя презирать  </div>[/LZ]

+1


Вы здесь » Silent Grave » Alt » seven deadly sins from the valley of death


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно