У Дика всё было под контролем. Всё, если оно относилось к основному занятию в его жизни: саморазрушению. И нет, правда, это дело он контролировал прекрасно, ведь ещё не умер и, несмотря на потуги, даже не оказался лишён всей работы сразу. У него была исключительно библейская Ева, так или иначе оставался Змий-искуситель, хоть мужчина и не мог более подпускать его к себе как прежде. А ещё неизменно ошивался героин (конечно же, у Уолкера всё под контролем, он ведь не на игле ещё... наверное, вроде, кажется, не был). Его, кажется, стало больше, и это переросло в нечто более значимое, нежели просто: "Я не хочу думать о том, что трахаю свою сестру и, вообще-то, мне это нравиться, потому что я хочу и сделаю это снова". Ужасно, да? Да, ужасно. Вот только через эту, бесспорно, отвратительную запятую в своей жизни артист скользнул глубже, дальше, закинувшись да с высоты нырнув прямиком в приветливую пучину себя самого. То, чего всегда избегал, но то, что обилие неоднозначности  и вдруг всплывших вопросов в жизни взболтало да подняло со дна, прежде благополучно там схороненного.

Нет, Дик продолжал что-то делать; даже делать многое. Допустим, у Водки теперь под миллион подписчиков, потому что это ебучий кот, а ебучий кот - это ебучий пиздец, и Дик каждый раз, когда обдалбывался или напивался, меланхолично вёл с ней лайвы, снимал каждое "мур" и протирание усов хоть о собственные ноги, хоть и гитары. Классно ведь, да? Остальная деятельность не нуждалась у поминании, потому что не имелось в том ничего нового, кроме образов да уже сказанных, но пересказанных Уолкером слов. Всё давно сказано, всё давно сыграно, все истории знакомы, а чувства одинаковы, как и их оттенки: от нежности и до тюремной камеры, вы же понимаете? Работа, и снова работа, и ебучий кот где-то между небытием, потому что небытие - скажем, химическое, так или иначе - бывало часто. И людей по-минимуму, бытие в сестре - по-максимуму, а потом, конечно же, как из неё, так сразу в бытие депрессивным философом, что, снова, в химию, а оттуда, снова, в работу, находя в себе из раза в раз, что выловить рукой из этой непроглядной пучиной - откуда-то бралось. Откуда, логично уточнить? Из космоса, вестимо. О, нет, пожалуйста, не ассоциируйте это с ЛаВеем, ладно? Там... там другое. Разваленное или нет, но оно межличностное. Хрупкое. Зависимое, хоть и безусловное. А вот этот космос... о, он неспособен был вместиться в человека, он не зависел от людей, он был абсолютен. И этим космосом стала музыка. Была им всегда, только теперь сопровождала Уолкера буквально постоянно, словно еда, вода, воздух, героин, музыка - что не убери, так непременно сдохнешь.

Независимо от состояния он время от времени просто закрывался в студии с наушниками (всё чаще, стало быть, ведь ни слова доселе не было сказано о приобщении к социализации даже с музыкантами, не так ли?) и просто слушал, глядя в потолок или стену. Глядя, но ничего не видя. Ни дыма, ни цветов, вообще ничего; зрение - это слух, слух - это зрение, слух - это душа, это ощущения, это невесомость, это... всё. Кажется, повторение? Плевать.

Стоило взять с собой кого-то, непреднамеренно стоило, однако Дик поступил как эгоист. Или нет, как ревнивый унылый кот: пошёл умирать один, ведь когда идут на смерть, всегда покидают дом, не так ли? Коты, в смысле. Уолкеру стоило побыть с собой, просто необходимо. С собой, но без себя, без мыслей, в чем-то большем. Катастрофически. Критически. Он так ещё за полгода решил, а может чуть больше. Просто скупил весь чёртов балкон, чтобы зажаться там, без людей, в самом углу, да слушать. Замереть - вот так, сходу - и провалиться. Вам не стоило знать место, не стоило обращать внимание на время. Дик просто, блядь, не мог пропустить это событие, ибо во многом то, что он слышал сейчас, прежде в записях мотивировало его жить и давало... да всё на свете, наконец-то лично ступив на американскую землю, когда график в очередной раз не позволял ему лично таковую покинуть. Тихо умирал сам с собой, но в открытом космосе. С открытым ртом бы, да вот, кажется, слезы мешали. Но нет-нет, мужчина не всхлипывал, потому что это бы правда мешало, нарушило бы единую (совершенную) картину, этот поток, эти вибрации, что через ноги отзываются по всему телу. Мурашками, вздрагиваниями, оттёками, удовольствием и чем-то сродни выходу из тела, только лучше, только круче. О, нет, даже героин не способен был на такое; ни когда Дик только презренно начинал, ни тем более теперь, когда с ещё большим презрением продолжал. Когда именно Бог - настоящий, не божок -  прикоснулся его плеч, задел души, а не поцеловал в лоб как покойника - этого Дик не знал. Он вообще ничего не знал. Вы помните: замер, провалился. Сердце забыло, как правильно биться, дыхание редко вспоминало, что ему следовало быть, а пульсации ни в висках, ни в шее, ни в руках просто не замечалось. Казалось, что до первого антракта всё кругом было иллюзией, дымкой, ненастоящим, но из-за вибраций - этого низкого D-минора, что отзывался каждым атомом, барабанов, единения виолончелей и контрабасов - в реальности происходившего сомневаться не стоило. Уолкер не помнил лиц, не помнил зала, вообще словно бы ослеп, очаровавшись игрой света, затянувшей гипнотическим образом, но не сомневался в том, что слышал; по-настоящему. Нерв за нервом, прямо по ним. Он потом просто включился - вдруг - немного, чуть-чуть, наполовину - когда настало время антракта, а свет снова зажегся. С подсохшими щеками стянувшимися от слез. С негнущимися, одновременно с тем по-ватному проваливавшимися ногами. Спасибо секьюрити, что в гражданском вывел по самому немноголюдному из пожарных выходов прямиком на один из длинных балконов. Секьюрити плюс патлы плюс очки, и вот ты уже как тот самый Супермен с его очень неузнаваемым, конечно же, бытием Кларком. А, плевать, в общем-то. Встретить ажиотаж вокруг себя здесь и сейчас - это последнее, чего ожидал Дик, как и самое последнее среди того, о чём мог бы подумать в принципе.
[icon]http://s7.uploads.ru/LfaC8.gif[/icon]
По-прежнему слыша вибрации в своих ушах, но не имея ни единой мысли среди тяжелой, гудевшей, задымленной головы, он просто присел прямо на каменный пол балкона, в самый угол, укромно и подобно мыши. Прислонился спиной о стену, достал сигарету и принялся делать то, что и обычно - собственно, курить, что уже как второе дыхание и не воспринималось им даже. Просто так получилось, что рука сама потянулась ко лбу, сжала прядь волос, а губы напряглись, тоже сжались, буквально перегнув сигарету от напряжения и накатившего. Пускай хоть волосы палит, пускай хоть гаснет - плевать. Щекам, кажется, снова стало на одну струю горячее, а что именно это вызвало на сей раз мужчина не знал. Он не хотел, никогда не стремился оказаться в том положении, в котором был сейчас. Не искал этого. Он планировал спиться к двадцати трем, умерев рок-звездой, но никак не... вот это всё. Он не планировал, что музыка засядет в нем настолько, чтобы теперь, шагнув в самое её сердце, не представлять, как можно хоть на шаг отойти от ней (хотя вообще-то так положено героину, и повёрнутости на сестре, и блядь чему угодно, да). Не можно, а нужно, необходимо, неизбежно. Может быть ему было чертовски обидно за свою жизнь, а может быть непередаваемо счастливо за то, что такое существовало в чертовой вселенной для чертовых червей вроде него.

Зажмуриться, неизменно не издавать никаких звуков, разве что чихнув один раз. Набраться сил на вторую часть, но лучше бы недобрать, чтобы после неё же, или прямо во время, сдохнуть. Ева похоронит тело и будет наконец-то счастлива, о Водке позаботятся, а ЛаВей окажется полностью свободен и последует за треснувшим космосом, благо игла в нём столь же часто, как Уолт в сестре, непременно до того доведёт. Важно то, что эта смерть будет идеальной: она будет музыкой. И парадокс заключался в том, что данная мысль сделала... приятно. Так хорошо, знаете, не мерзко. И даже мило-смешно, да не записывайте в психушку (словно бы не плевать, ладно). Даже заставило чуть откачнуться в сторону и поднять глаза. Потому что, кажется, то ли аллерген, то ли мозг остыл да успокоился, то ли... появился (был и прежде ещё более тихим сычем?) кто-то ещё.

Вот теперь сигарета точно перекушена. Но, кажется, фильтр (ура?) пока не проглочен. Кажется. Дик ни в чём не уверен. Пизда. Пизда, выпущенная в свободное плавание в открытый космос. Надо дышать.

[icon]http://s7.uploads.ru/LfaC8.gif[/icon]А Дик Уолкер просто закончился, или не закончился, просто всё просто: он понять не мог, что он и в каком состоянии. Зачем - знал. Для и во имя музыки. Но как - через что, вернее - и для чего всё прочее - это вдруг мучительным крюком застряло где-то в грудной клетке, зацепившись за ребра у легких да оттягивая вниз, чтобы вдруг не вспомнилось, что вообще-то надо дышать (чем-то кроме никотина или чего по крепче, разумеется).

А Дик Уолкер в Бога не верил. Но перед ним всё-таки был Бог. Трубка, по которой Бог пускал всё это библейское "творение", мучения и награду, прекрасное и испытания, по дороге непременно принимая в часть божественного яд, что Люцифер пускал посредством сделанного в трубке прокола. И нет, мужчина не настолько фанатичен (в отношении людей), тем более не привык никого идеализировать, просто... ему, если честно, было плевать на то, какой человек и чем он руководствовался, если результаты, если производимое было... таким. Таким, вы понимаете, да? Он осудил бы разве что за педофилию, потому что там нет добровольного согласия, а так хоть ритуальные убийства, хоть алкоголизм, хоть Робинзон Крузо с не бритыми годами подмышками - ему плевать. Сосуд Подобного имел право на что угодно. И единственное, что было важно при наличии Сосуда в примитивном смысле - это чтобы он служил (каторга!) проводником то ли Бога, то ли Космоса, то ли Хаоса, то ли великого Всего-и-Ничего как можно дольше, потому что без таких Сосудов мир перестанет существовать. Настоящий, вечно пограничный, всегда грязный, никогда не комфортный, изначально не созданный для счастья, но самую малость наполненный. Единственный смысл мира - это принятие Сосудов с тем, что они способны выдать фибрами необъяснимой субстанции. Понимаете? Это всё мысли сторонние, конечно, разве что позицию поясняющие, ибо в голове Уолкера ничего подобного не было. Там лишь шум, гул, а по сути своей чистота, белый лист. Что угодно, кроме разума; душа - субстанция не материально-разумная, душа заблудшая и искала лишь то, что может возвести её в небеса, а не в рационализированную приземленную реальность; не в ту плоскость, не в те вибрации.

Потому он просто моргнул как-то быстро. Не опасливо, не забито, а просто... растерянно. Дело вовсе не в том, что перед ним Джеффри Стоунер. Перед ним - Джеффри Стоунер. Разница не очевидна, но она на деле столь огромна, что... мужчина смутился ещё больше. И вовсе не потому, что, вообще-то, за последний час рыдал больше, чем за всю свою чёртову жизнь, и его, взрослого странноватого мужчину застали - буквально - заплаканным на балконе, забившимся в угол и с перекушенной к чёртовой матери сигаретой. Про это он правда не думал, а если когда-то и вспомнит, то оно непременно станет очередной историей для интервью. То ли милой, то ли глупой, то ли умилительной, то ли придурковатой, а может и трогательной. Вообще плевать. Дику просто неизменно неловко, а от озвученного Джеффри  сталонеловко в двойне. 

- Простите, я не специально, - нет, сказанное композитором не показалось странным, и как-то даже удивительно понятно. Уолкер занимал место, все эти его слёзы, слюни, о, один дым только чего стоил! Нужно было сжать себя максимально сильно, а может быть срулить вообще с балкона. Очень не хотелось мешать. И если вы скажете, что Дик недалекий, глупый или аутист, то... что же, говорят, с этим, увы, можно жить, как и не имелось никакого выбора, кроме как смириться. - Я услышал то, из чего теперь не знаю, как выйти обратно, - взгляд ненадолго задел чужие глаза, однако после сразу же съехал куда-то к рукам человека над-напротив (о, Над - это непременно с большой буквы, вы ведь понимаете?).

- Если честно... не представляю, как Вы живёте с этим, - пальцем указал на висок, не отводя взгляда откуда-то от рук. Едва насупился. Вроде как мимика активна, но лицо при том парадоксально казалось неподвижным. Удивительно: идеальный транслятор музыки и идеальный приёмник. Вот как, наверное, можно было это описать. Только Дик не брался судить, не брался делать таких громких заявлений. Господи милостивый, он даже не брался скидывать себя с балкона, хотя это в теории решило бы буквально все его (и не только) проблемы (тут просто не высоко, максимум что больница или инвалидное кресло, да и святое после подобных мероприятий место нечего собой осквернять; Дик вовсе не японец по складу ума, и даже не британец). - И как умудряетесь выходить... вот в это, - взгляд к небу, к стенам, после - кивок к двери, где как бы люди, жизнь била ключом и так далее. Антоним сычеванию. И растерянно пожал плечами. Только сейчас заметил, что сигареты-то не было (то бы точно раскраснелся от того, что ну точно отвлек). Неизменно забывал, просто напрочь, что по-прежнему сидел на полу.

Бог не был человеком, не мог быть им по определению - падкое на что угодно несовершенство. И конечно же Бог не мог быть веществом. Бог вообще не мог быть ничем конкретным, что ограничено в своей передаче. Бог - в которого Дику бы хотелось верить, но в которого он всё равно не верил - не имел выражения, однако давал человечеству механизмы, через которые мог выражаться. Любовь - абсолютная и конченая, конечная - всего в двух формах: музыка и героин. Второй - это поцелуй в лоб покойника, очень недолгое удовольствие, со временем становящееся обычной материальной потребностью, что перекрывала собой все остальные и лишала разум не связанным с ним тягот (ты этого искал, да, Хуй?). А первое - это Любовь, это Жизнь, это само Бытие. Невыносимое, неизбежное, глубокое и задевающее каждый участок, каждую струну души. Два вида дрожи, два вида боли, две причины затянуть удавку на шее да потуже; второе зазывает затянусь, а первое не даёт сделать это фатально, являясь единственным поводом и причиной остаться - чтобы дослушать всё. Не надо смотреть. Не надо чувствовать. Надо просто закрыть глаза, набрать воздуха и нырнуть с головой, пустив вибрации под кожу, внутрь. Для этого не нужна фольга, не нужны девайсы, не нужны шприцы, не нужна даже вены или какая-то определённая погода да день в лунном цикле - сойдёт просто иметь уши и душу. Но, непременно, первое куда ужаснее второго. Оно растягивало агонию и делало человека непригодным совершенно ни для чего в этой жизни, если ему не посчастливилось родиться восприимчивой вибрацией. Вдох-выдох.

Инструмент - вот он, человек по имени Джеффри Стоунер. Из крови и плоти, даже с паспортом, непременно со счётом в банке и, вы не поверите, нуждавшийся в еде, воде и сне. А вот его голова - такая же черепушка с точно таким же мозгом. Однако инструменты у него настроены по-другому. Между одной большой, непременно развитой извилиной у него скрывались целые миры, сложные и те, что непременно дано уловить не каждому; попади случайный человек в них и непременно бы сошёл с ума. Дик в заклад бился, поклясться был готов, что так и есть. Он точно знал. Так точно, как ничто более. Этот человек - точно такой же сосуд, и каждый его палец, его слух, поцелован. Не в лоб, а ласково. Он такой же, как и Уолкер, только не стремился сделать себя пустым, не стремился стать ничем. Он знал, что передавал, и делал то единственное, что имело смысл. То единственное, что достойно существования человечества; вернее, ради чего таковому следовало существовать. То, что наполняло цвета, события и початки души жизнью, лишая механики. Вот кто был сейчас рядом. Такой простой, на своей волне, в такой же осязаемой ткани (Уолкер не мог сказать, коснулся ли он её между делом или нет, чтобы проверить).

Слушал внимательно, словно бы не с Богом говорил, но с тем, что придумало валерьянку и было способно продуцировать её. Не сказать, что слушал жадно и ненасытно - если честно, Дик сейчас неспособен ничего испытывать, он в некотором дурмане, дымке, опустошенности и искаженности, чтобы обращать внимание на слова и учиться. Скорее, он впускал в себя порыв и посыл, что скользил просто, без силы и не запихиваясь. Мужчина понимал, о чём говорил композитор. Он, чёрт подери, понимал. Он, чёрт подери, так жил. Так. Тоже. Вдох-выдох. Кажется, выдох вышел достаточно шумным.

- Всегда, - только и выжал из себя, понимая прекрасно, что со словами не совладает, их было выражать даже сложнее обычного. Они просто отказывались выходить, теряясь не сформированными да абортированными где-то в мозгу. Да и нужны ли слова вовсе, когда воздух пронизан нитями тоски, пульсировал и вибрировал? Кивок, неловкий, за ним ещё один - более читаемый, чтобы точно было понятно, что услышал, что не выйдет, нет, и что... глаза скользнули на руку, где начали появляться цифры и буквы. Да, точно не "что". Моргнул, после даже сумев сфокусировать взгляд на лице композитора. Интересное расположение морщин, они словно узоры на коре дерева. А ещё лицо само по себе. Оно выражало так много и одновременно ничего конкретного. Ноющая безысходность, абсолютное смирение и мягкая, податливая хрупкость, какой бывает сахарная вата или пастила; смирение с горящим домом, в котором можно разглядеть красоту и природу пламени. Но это другое. Не о том. Вы... вы не поймете. - Спасибо, Джефф.

И-и-и.... пора, в самом деле. Второй залп, вторая часть, второй подход. Такой же прекрасный, столь же изничтожающий и крошащий. До дрожи, до тряски, словно бы тысячи игл, что пускают азот. Не в тело, но в душу, а потому больно буквально физически, тянуло и невыносимо ломало. Но так, что не хотелось, чтобы оно останавливалось. Пускай добивает до конца. Чтобы выйти пустым. Чтобы выйти с облаком в голове. Чтобы потом просто сесть где-то на тротуар и курить. Очень долго, кажется, несколько часов? В молчании и игнорируя всё, что происходило кругом и пыталось хоть словесно, хоть как затронуть то и дело дымившую фигуру. Пустота, гул тишины в ушах и висках. Непереносимая тоска и треск внутри. Прекрасное настолько, чтобы не жить.

И ничего, что про своё-то имя Дик забыл. Пускай будет сюрпризом. Или наглядностью. Он не очень умный, а с него и не требовалось. Нервы-с, скромность-с, болбесость-с. Не важно. Хоть Джон Смит, ей богу, пошло всё к чёрту. Слито, wasted, game over, даже если продлится пару часов, пока не... пока на смену белому Богу не придёт чёрный (серый) божок.

Так не уснуть, так даже не ворочаться - так только умирать или кричать. Но не без людей, они ведь не понимают, да? Выход нашелся как всегда. На помощь первому пришёл второй. Снова обдолбаться, чтобы уснуть. Чтобы ебануться на чертову землю из космоса. Чтобы отключиться, провалиться в черно-белые ужасы, от которых зависим, прямиком из пьяного космоса и чтобы завтра наступило. Тогда ты завис в нигде, ты не умрешь. Но будешь жить; или как минимум существовать, влачиться да быть способным впускать в себя то единственное, что скользило беспрепятственно. Вдох-выдох. Нет, у Дика имелся повод не просто дожить до завтра, но и пережить его. У него, чёрт подери, наконец-то имелся повод на что-то большее, чем четыре стены с перечнем зацикленностей.
-----------
Утро началось общей прострацией и унынием. И апокалиптическим блюзом славной Америки прошлого века заместо грозного будильника. И белым потолком. Много кофе, снова много дыма, в голове - не позволять быть ничему, разве что глаза то и дело цеплялись за оставленные координаты. О, смысл, как просто он умещался на руке - и, снова, для того вовсе не нужны ни татуировки, ни иглы с богом, хотя первого у мужчины по всему телу в изобилии. Ева, разрушившая Рай, на другом конце страны; Сатана, что был единственно правым, на другом конце единой Вселенной; музыка же - она здесь, протяни руку. После полудня, да? Человек заслужил сна и отдыха, а ещё заслуживал свободного от Хуя вечера, потому что эту самую конечность мир и без того имел свойство показывать достаточно часто всем без исключения, от чего-то будучи на нее падким в крайней степени. А Хуй Бродячий полон уважения, некоего трепета и воспитания, чтобы, ну... вы понимаете, да? Потому собираться начал с обеда, а там пока отошел от утреннего, пока собрался, пока созвонился с Евой, пока потупил, пока добрался, пока собрал себя из ук пост-отпускавшего-депрессией-накрывавшего, вот вам и часов пять как. Пошутил бы, что самое время для чая, да вот американцам эта шутка не то чтобы понятна и актуальна, потому сей детали даже не заметил.

Всего с одной цацкой и несколькими кольцами, даже, вы не поверите, расчесанный (!) (о как) попросил водителя подвести до нужного отеля. Прихватил с собой французское вино и одну из виниловых пластинок из своей нездоровой коллекции (чтобы потом не спрашивали, на что кроме цацец и алкоголя уходили все гонорары и совестью заработанные), потому что... потому. Да. И нет, Дик не волновался, не ощущал себя как на прослушивании и вот это всё. Джефф - он человек. Просто... лучший из людей. Не важно, что делал, не важно, как жил, да пускай хоть коров на улицах Индии отстреливает. Но важно то, что выходило из этого - закрой глаза и смотри; смотри да слезами не захлебнись, вы ведь сами слышали, понимаете, помните, не так ли? К чёрту, впрочем.

Пройти - меньшая из проблем, вообще не проблема для отеля подобного уровня и уровня воспитанности (допустим, так) Уолкера. Потому без приключений мирно и не так уныло, как могло бы быть, прошел на нужный этаж к нужному номеру. Понятия не имел, как скоро Стоунер уедет, но раз сказал про сегодня, то точно не сейчас.

Стук, ненавязчивый, пока взгляд непонятно что выражавший (если выражавший вообще) от перед собой съехал почти к полу. И ещё стук, но такой не пропустить, да. Неловко, конечно, но коли пригласили, то всё нормально. Джеффри Стоунер - это последний человек, от компании которого Дик Уолкер готов отказаться. Ему кажется, что если кто и создал вселенную, стоя выше, то это он; даже в той вселенной, что когда-то была на двоих (и спутников внутри системы). Ведь и её кто-то да создал, подвязав на звук. Значит, создатель на уровень выше, Мастер. Имел право.

В каком-то смысле, ничего феноменального: просто два человека с совпадавшими хобби, а быть может и градусом заглядывания на жизнь. В этом правда ничего особенного, как в беседе двух кошатников, мамаш или любителей пропустить коктейль-другой в пабе после работы в пятницу. И это правда так, незачем наверное преувеличивать, размазывать бытовое по линолеуму, зачем-то хорониться под плинтусом... да вот мы всё-таки будем. Потому что когда простое по материальности ведёт прямиком космос, в самые прекрасные, а оттого унылые (сколько ограничений!) просторы не искусственно созданной для двоих, а обширной, общей и бескрайней вселенной - это всё-таки не очень типично. И, наверное, со стороны оно понятно, проглядывалось куда лучше, чем изнутри. Не Дику: Дик бывал туповат, потому что проваливался в своё, немного далекое от реальности. Может быть, Джеффри повезло больше и он ощущал нечто подобное; или всё это ложь самообмана, чтобы не выпорхнуть из своей потёртой обуви прямиком к чёртовой матери в котёл. Ебись оно всё, а тут никаких поганых слов не хватит. Слова вообще все будут мимо. Если в глубину заглядывать, вы помните эту деталь. Без нее, в самом деле, просто два человека с совпадавшим хобби.И так себе на внешний вид.

- Я не мог не прийти, даже если бы вы были не рады. О, тогда бы оно точно того стоило, - не то подшучивая, что ли. Нет, ну а что. Оно само вылетело, но вообще-то было правдой. Коли позвал Такой, то Дик бы согласился прийти даже только для того, чтобы раздражать: вон, стол бы перевернул, телевизор бы разбил, да что угодно, имейся бы в этом смысл и шанс дать Творцу то, чего ему не хватало для нового творения или чего-то внутреннего. Уолкер вовсе не жадный, в общем-то, как и не привередливый. Пускай им понятно, что здесь вовсе не со злобой и не для злобы - это просто чтобы вы понимали уровень ненормальности, да? Или отчаяния, да? Или как хотите, так и называйте, да? Окей? Эта вся эстетика, она случайная, подсознательная, Дик ничего не подстраивал специально. А Джеффри оно просто не нужно, он лишь видеть умел да запускать в неё ни то лицо, ни то руки. Всё само с собой, понимаете: самое лучшее по итогу случается само с собой, без остановки и натянутых голливудских улыбок, как и без нагнанной печали. О, у тех, кто транслировал (или прятался) от того, что выше и больше человеческой натуры, поверьте, вся печаль мира накоплена внутри; естественным образом, без необходимости притягивать за уши. Точно также, как и этот удар молнии в голову Джеффа - волосы, если что - был чем-то, что само по себе, но не ликвидировалось и составляло свою эстетику. Вот прямо с пианино, крупицами по-особенному падавшего россыпью света, смесью запахов (табака, номера, парфюма Дика, тепла лучей из внешнего мира) и двух несчастных, запертых всегда и от всего.

- Не поможет, - невыразительно улыбнулся (нет, не кажется, это в глазах печаль, что пытается заменить себя пустотой, но пока ещё далека от ничего), поведя плечами в "ну, что поделать, хотя так себе, конечно, ситуация", а сам прошёл к столу, чтобы как-то без лишнего чего угодно устроить на столе вино. Нет, Дик ни на чём не настаивал, но... ай, у него в голове уже всё путалось да мешалось, что хуже винегрета. Пора перестать пытаться объяснять и просто ронять слюни запущенного рок-н-ролльщика.  Ни на того, кому мозг нужен, но у кого работал не так, и всё работало не так, и вообще. Уолкер не знал: он больше злился или плавал в этой потрясающей ауре печали и спокойствия чистейшего и совершенно настроенного проводника (смотрителя и Творца) музыки. Потому потоптался как-то на месте и, не разглядывая навязчиво да не представляя нелепые картины с торчавшими во все стороны характерными кудрями (если бы фраза: "Меня не парит" могла бы выразиться как-то физически, то она непременно стала бы этими кудрями, да), опустил взгляд на пластинку. Потупил немного, то ли зависше, то ли растерянно, то ли отсутствующе. Моргнул. Спустя вечность (нет) открыл рот, захотел что-то-то сказать, но запутался отчего-то, потому рот благополучно закрыл. Развёл руками с этой самой пластинкой. Потом вспомнил, но не факт, что то, что хотел озвучить изначально.

- Фрэнк Синатра, - на выдохе (почти бульк, почти чирик) выдал, словно минуту не дышал перед тем. Кивнул после, едва поведя носом (короткими свежими усишками, ладно). - Если ничто не поможет, то хоть уход сделает прекрасным, - не очень позитивно, но даже вырисовывалась логика, не видите разве? Ничто не лечит, ничто не поможет, тогда выпил французского вина, включил вот Это, да и умер себе. Если не телом, так внутри, прежде собрав в своём внутреннем мире несколько атомов для того, чтобы в который ожить. А уж способов убить себя - умертвить, простите - внутренне Дик знал как никто много, хоть лекции читай. Хорошо, что Джефф ничего о нём не знал, а сам Уолкер едва ли интересовался жизнью композитора в деталях - она была ему и совершенно не важна, потому что в итоге привела к Творению.

- Здесь совсем не жарко, воздух словно небесным сквозняком продувается, - зачем-то выдал задумчиво, очень звучно и приятно, уставив взгляд ни то куда-то рядом со Стоунером, то ли в пол, то ли в деревянную столешницу. Потому что да, чёрт подери, Калифорния, а эти её несколько квадратных метров словно... словно вставка чего-то инородного, не существовавшего, захлопнутого в прямоугольной отрезанной материи, пространства и уровня, сама материя находилась во всём, но не взаимодействовала. Или просто Уолкер совершенно тронулся хуем, простите, умом. Или героин добивал его сильнее да очевиднее, чем казалось самому мужчине, правда, он сейчас ничем - химическим - не обдолбан. - Спасибо, - вдогонку вдруг. Словно из тишины выпало. Без напряжения, аккуратно и ненавязчиво. За что? Может, за приглашение. Может, за музыку. Может, за продолжение агонии. Может, за существование. Может, может, может. Сам не заметил, как и свою сигарету достал тоже, даже без интересной начинки внутри. Ну, что поделать: курение занимало и привязывало к мелкой моторике, Джеффри сам это познал.

Давайте пока не смотреть на пианино; не в эту секунду. Лучше шутить о том, что о, англичанин, о, чай, о, пять часов - у англичанина время для чая. И именно в это время к нему завалился американец, которого первый в силу воспитания (нет, не поэтому, но здесь же гротеск!) сам к себе пригласил. В иное время, конечно же, американец бы не пришёл. Это англо-саксонское. Yes, please. Death, please. А пианино подождет, оно ещё сделает больно чуть позже.

В этом помещении не было воздуха, не было света, не было радости, даже не было... чего? Мысль предательски потерялась, улетучилась, заглохла, задохнулась. А Дик лишь моргнул как-то странно, словно с ресниц упала ни то тень, ни то цвет, ни то навык общения. В моменту стал и провалился под одеяло. Уютное, теплое, любимое; такое, что из него не хотелось вылазить. За ним страшно. Это... как те моменты, те первые минуты, когда его накрывал героин, утягивая под себя, утягивая укрыться. Только иначе. Здесь другое одеяло, тут оно тёмное и не не лежало поверх мягкой перины. Оно было в углу, под ним можно было скрутиться и лежать, пока свет мигал. И наслаждаться тишиной. С запахом вина. С всеобъемлющей печалью и одиночеством, что настолько тянули в желудке, что то ли приятно, то ли отвратительно до приятного. Но не важно. Уолкер правда счастлив моменту. Ему нравилось его - момента наполнение - и нравилось то, чем веяло от Стоунер. А веяло от него именно тем, что оставалось от воплощения музыки, если вытянуть из него музыку: без музыки останется унылое ничего. Унылое ничего, восьмою миллиардами рассыпано по земле и продолжающее оттеснять её, смешивая звуки в диджейкой стойке и какофонию.

- Элитарно выдержанного временем и пережившим достаточно беспорядка, что сделали те, кто намеревались его срубить, -  запоздало, очень неторопливо, успев уйти и выйти из себя выдал мужчина своим действительно приятным, очень звучным голосом, задержав взгляд на руках композитора. Стало неловко, неуютно, но в смысле благоговейном. Нет, это не разговор с Богом, это... Бог в каждом из нас. У Бога не имелось портрета, но его можно было ощутить. Именно так, как ощущался бы тот Творец, что, оставил своему первому ребенку самый лучший из подарков, после покинул его, променяв на какую-то новую игру в творца в ином измерении с иной шлюхой.

Устроившись мирно там же, но не рядом, а в стороне, чтобы не вторгаться в хрупкое личное пространство того, кто людей любил меньше большинства неодушевленных вещей в мире, Дик правда хотел сказать что-то ещё, потому что в этом был смысл. Правда. Слова Мастера нуждались в ответе. Но, упс, какая неосторожность: слова ка-кто смешались и забылись, бестолковый нелепый Дик запутался и решил не говорить ничего, раз уж так сложилось. Мастер не был разговорчивым, чтобы упускать его слова, но... Правда, стадно. очень стыдно. Потому Уолкер как-то извиняющиеся улыбнулся, потерев безымянный палец, и отвлекся на чашку. Или стакан. Или бутылку. Что они там пить решили? Решили ведь, а.

Но странная история.
Отель, два обычных по сути человека, ничего особенного. А ощущалось так, так, так... Ну, ненормально. Безумно. Душно. И одновременно с тем настолько близко и понятно, что непременно либо приход, либо дом для  душевнобольных. Ведь, как ни крути, а души - душищи - здесь целых две, сколько бы мёртвым не было всё то, что соседствовало с ними когда-то во внутреннем мире. Музыка не берёт мёртво. Музыка вообще имеет очень необычные и противоречивые свойства. Музыка имеет.

Произведение искусства. Два слова. Относите к чему (кому) хотите и понимайте как вздумается; можете не понимать вообще. Произведение искусства.

Какое-то время, наверное не очень долго, Дик просто молчал, отчаянно пытаясь выудить хоть что-то из своей головы, дабы выйти из противоречивого на окрас ступора, но у него так и не получилось. Вместо этого бы всё-таки открыть вино, да разлить его по бокалам или чего имелось в номере, дабы линий раз ни к кому не обращаться, никуда не нажимать и никуда не звонить. Ай, дурачье не малолетнее. Он ка-кто глупо и по-доброму усмехнулся сам с себя, растянувшись в улыбке, и, цепляясь и пытаясь чего-то выловить, потеряв смысл в первопричине важности этого действа, сам не заметил, как устроил руки на столе, а там и щёку поверх них уложил, тем самым получив возможность со странного ракурса (такой растрепанный, какой-то умильно-отчаянный и мультяшный от и до в каждой черте да рассыпавшимися темными волосами), но вполне себе отчетливо рассматривать Мастера. Творца. Несчастного, но одного из самых богатый людей на всей несчастной Земле, страдающей от их собратьев и них самих.

- ... воздушно-капельным путём прямиком в нервную систему, душу и на уровень раздробленнее атомов, если не посчастливилось обладать иммунитетом. Как с чумой, только наоборот, - всё тем же голосом. Каждый человек болеет музыкой, но уровень заболевания, его стадия и задетость всей натуры будут варьироваться. Самые нечастые и самые счастливые в одном флаконе; раньше не доживали и до 33-х. Парам, смотрите, Мастер выжил. Один. Другой имел возможность успеть к отведённому сроку, активно догорая и обливая себя бензином изо дня в день, ожидая, когда Феникс устанет возрождаться, пользуясь сайд-эффектами чумы. Взгляд между тем неизменно рассматривал, любовался, запоминал простого человека, который делал очень не простые вещи. Смотрите, здесь даже пускались задушевные ссылки. Ты сгораешь на костре Инквизиции с улыбкой и шутя о том, что умрёшь лысым и с проблемами кожи (отсутствие кожи - это похлеще акне, не так ли?).

Чтобы комната перестала быть такой прохладной, достаточно выключить кондиционер.
Но мы ведь, конечно же, о другом говорим.